Свет надежды Юрия Ганина

Остановилось сердце врача и поэта Юрия Степановича Ганина…

Есть такие люди, я их называю про себя огоньками, с которыми просто легко. Легко, и всё тут. Легко говорить, легко молчать. Он посмотрит, и ты киваешь, потому что понимаешь не сказанное им. При его внезапном появлении словно возгораешься от его улыбки, от его взрывного, беспричинного смеха. Для других — беспричинного, а для тебя… Ты понимаешь, почему он засмеялся. Он начинает фразу — ты за него продолжаешь. Он рассказывает какой-то не очень лицеприятный для него эпизод, а ты не остаёшься в недоумении, как другие: мол, чего это он такое про себя говорит… А он просто такой. Он простодушный. Ему кажется, что его должны понимать правильно, только так, как понимает он сам себя. Он самоироничен и не боится осуждения другими, потому что первый же себя и осуждает.

Ничего этого ты не осознаёшь, пока не потеряешь этого человека из виду. Он уедет, и ты вроде бы забудешь его. А он, огонёк, таится в тебе, и при внезапном известии о нём у тебя снова что-то вспыхивает внутри. Если весть хорошая. И долго и больно горит и невыносимо чадит, если плохая.

Несколько дней я не могла написать ни строчки о нём. Потому что горело, и чадило, и жгло внутри.

Я должна о нём написать, о Юре! Но много ли я знаю о нём? Нет… По той, нашей обывательской мерке. И много. Потому что я читала его стихи. Он весь в них раскрывается. Он так в них распахнут! Только понимай его! А я понимала, понимала. Потому что он из тех, кого я называю про себя огоньками.

У меня в память о Юрии Ганине осталась только одна его малюсенькая книжка стихов. Даже без автографа. Сборник «Свет надежды», выпущенный в 1994 году Камчатским отделением Дальиздата. Хотя «надежды» — и с маленькой буквы, однако посвятил Юрий эту книжку своей жене — Надежде, «с поклоном, любовью и признательностью». На обложке: горящая свеча. Огонёк. Саша Гаристов обложку рисовал. Тоже огонёк! Тоже безвременно погасший.

Как мы «прозорливы» задним числом, а?! Вот книжка, которой радовались они оба. Она — как символ их обоих. Она есть. Их нет. А вот первое стихотворение в этой книжке — «Гаснет цвет черёмухи…», и заканчивается оно так:

Отцветёт черёмуха.

Отцветёт акация.

У дороги яблоня

тоже отцветёт.

Моя жизнь нескладная

у какой-то станции,

Как и цвет черёмухи,

в вечность у-па-дёт…

Складная ли у Юрия Ганина была жизнь или нескладная, не знаю; на моих глазах — складная. Надежда Ганина была ему не только жена, но и очень хорошая подруга. Юрий издал четыре сборника стихов, последние (если не все; не знаю) — за свой счёт и за счёт найденных спонсоров. Насколько понимаю, больше всего усилий для издания Юриной поэзии приложила именно Надежда.

Однажды, когда в Камчатском отделении Дальиздата вышла очередная Юрина книга, я почему-то оказалась в издательстве одна. Наверно, остальные сотрудники — Евгений Валерианович Гропянов и Евгения Анатольевна Рыбаченко были в отпуске. Поэтому, когда Юрий и Надежда заявились в издательство с шампанским, а Надежда (я её видела в первый раз), накрыв принесённой скатёркой наш чайный столик, выложила на него всевозможные вкусности, в том числе домашний пирог, я растерялась. Но оказалось, что Надежда — такая же, как Юрий, весёлая, разговорчивая, остроумная, лёгкая в общении, и мы этот богатый стол уговорили за очень приятной беседой, с шутками и с чтением Юриных новых стихов. Мы даже что-то тихонько пели.

Для всех нас, дальиздатовцев, Юрий Ганин был особым человеком. Благодаря ему у нас была очень оживлённая внутрииздательская творческая жизнь. Он нас вдохновил на создание «Ганинианы».

О том, что в Камчатском отделении Дальиздата мы, редакторы, выпускали свой рукописный журнал, я до сегодняшнего дня так и не собралась написать. Вели мы и свой издательский дневник. Вот не думала, что впервые об этом напишу в связи с тем, что умер Юрий Ганин. Юрию на страницах и журнала, и дневника посвящено немало записей, в том числе и наших пародий на его стихи. Такой он был замечательный «объект» для этого — не передать! Причём он знал о наших сочинениях и с удовольствием подхватывал их, смеялся вместе с нами — и тут же подкидывал новый «материал» для наших записей и сочинений. Он блестяще импровизировал.

Как-то Юрий пришёл из рейса (он работал в то время судовым врачом) и, зайдя в издательство, застал меня и Евгения Валериановича «за распитием спиртного напитка»: мы пили бальзам, отмечая рождение у Евгения Валериановича внучки, и записывали в свой дневник это событие.

Юрий обозрел наш новый кабинет (Камчатское отделение Дальиздата уже было ликвидировано, и мы работали в издательстве, а точнее, в издательском отделе, организованном при АО «Камчатская книга») и сказал, что на полу не хватает дорожки, поэтому из очередного рейса в Японию или в Америку он привезет нам палас. А увидев наши стаканы, пообещал привезти и бокалы «для питья из них целебных напитков во имя здоровья тех, кто понимает поэзию Ганина».

Я в ответ на это сказала, что его поэзию понимаю. На что Юрий немедля сочинил:

За удачу чаем остаканен,

Чарку горькой пью на раз…

Обещает «классик» Юрий Ганин

Осчастливить книжкой, Рая, вас!

Увидев наш дневник, в который я только что занесла четверостишие Евгения Валериановича, сочинённое по поводу внезапного Юриного прихода, Юрий тут же своё обещание «осчастливить» меня записал в наш дневник. Так в издательском дневнике оказался автограф камчатского поэта Юрия Ганина.

У Юрия был своеобразный, интересный, образный язык. Поэтому многие его строки вошли в наш издательский обиход, мы к месту и не к месту повторяли их, зная их особый смысл, и пусть другим было непонятно: о чём это они?

Самым крылатым было Юрино выражение: «Не нужен мне социализм без пива!» И ещё: «Есенин, боль моя, отрада, широкая пшеничная душа!» Конечно, «пшеничная душа» не осталась без пародии. Как и «виноград черноокой черёмухи», и многое другое. Все наши пародии мы и называли «Ганинианой».

Юрий не обижался на это. А мы — разве мы желали обидеть его? Когда он первым, закинув голову, хохотал над собою же! У него было замечательное чувство юмора.

Впрочем, «Ганинианой» мы называли и всё творчество самого Ганина — сборники вкупе с толстенной папкой, в которой хранилась рукопись ещё не изданного сборника. Евгений Валерианович шутя говорил, что он поставил диагноз Юрию Ганину: «патологическое недержание поэзии».

Как-то Евгений Валерианович целый день листал рукопись Юрия, отбирая стихи для следующей книги. Прочитает молча один стих, над какой-либо строчкой хмыкнет, потом произнесёт её вслух, откомментирует — и листает дальше, снова читает молча — вслух — комментирует… Я, сидя за соседним столом, не выдержала, отложила «свою» рукопись и стала записывать то, что произносил Евгений Валерианович.

Привожу некоторые из комментариев:

Вот природу он описывает неплохо, но что касается политики — ну что это! Лучков, Распутин! Какой Лучков, какой Распутин?

Странный человек Ганин, далеко не простецкий, но в чём-то наивный.

«Тело драила солнца фреза»… Представляю.

«Налей-ка, Стёпка, стопку!» — неплохо.

Придётся вырезать. Хорошие куски оставлять. Он хирург в море, я — здесь.

«Я поэт есенинской породы» — это плохо.

«Я бреду Россией» — хорошо, это поэт.

Меня опасно оставлять наедине с Ганиным и вами: так и хочется что-нибудь прочитать.

«Вскрывал лососям животы». Ну хирург!

У кузнечика «глаза с икринку». Какого же он сам тогда размера?

Ой! «Кузнечик скрипкой заёрзал»!

Врач есть врач. Так и вижу его за машинкой со скальпелем.

«Любовь — воспитание». Доктор говорит.

А вот ещё одно определение кузнечика! Надо выбрать всех кузнечиков — для антологии.

Умирать не хочет! А кто хочет?

Наде посвящает… Пусть, Надя у него прекрасная женщина.

Однажды Юрий сказал, войдя в издательство: «Столько новых стихов написал, и всё о России, всё о России…» Сказал серьёзно. Мы поняли, что он серьёзен.

Он действительно много писал о России, о Родине. Это было потребностью его души. Теперь, перечитав его предисловие к «Свету надежды», я поняла это особенно остро.

Из предисловия:

Я много думал о жизни, о своей Родине. Не могу сказать, что я понял жизнь до конца. Одно могу утверждать: жизнь воспитала меня патриотом, но не квасным (квасной патриотизм мне претит), а чистосердечным. Мне несвойственно что-либо придумывать (я не говорю о поэзии, где без воображения просто нельзя), я не старался ни приукрашивать, ни чернить всё окрест.

Жить верой и надеждой в наше время тяжело, но так живёт весь многострадальный российский народ. И я уверен, что мы будем жить лучше и достойнее сегодняшних времён. Отнюдь не случайно название сборника «Свет надежды».

Понимаю, что сборник не без недостатков, как, впрочем, и характер автора: взрывной, непоседливый, непредсказуемый. Я был искренен, когда писал стихи. Я не писал о том, чего не знал, не видел, не переживал.

Вот такой же искренностью, подкупающим простодушием, добротой и душевностью он, Ганин, и покорил меня с первой встречи.

Я пишу о своём впечатлении и уверена, что такое же было у моих коллег — у Евгения Валериановича и Евгении Анатольевны. Когда Евгений Валерианович, получив известие о кончине Юрия, позвонил мне, мы с ним вздыхали в трубки и только и твердили друг другу: «Печально. Жаль. Печально. Жаль». Нам обоим было что вспомнить.

Пусть я и мало знала Юрия Ганина — только по его редким приходам в издательство, но это был яркий человек, который запоминается с первого раза. Я вижу его смеющиеся чёрные глаза-бусины, его кудрявые волосы, слышу его смех. Очень и очень жаль, что этого светлого человека не стало. Очень!

Снова листаю сборник Юрия Ганина «Свет надежды», и уже в который раз взгляд задерживается на этих строчках, написанных в 1993 году:

Отмечтался,

отскандалил,

отбуянил —

Шедший бездорожно,

наугад.

Отплясал,

отпелся

Юрий Ганин,

Как уснул под снегом

зимний сад.